Главная » Статьи » Армянски вопрос

АРМЯНСКИЙ ВОПРОС "Часть третья"

Абдул-Гамид — фанатик Ислама. Он полон историческими мечтами о великих халифах и, лишенный физической и политической возможности повторить их в славных делах и воинственных подвигах, подражает им в религиозном изуверстве и безумной роскоши. Он очень богат, но государство — нищее, и как личная казна султана, так и казна империи, ненасытно, изо дня в день взывают о деньгах. В результате,— помимо града узако- няемых налогов и податей, которыми выжимаются из христиан Малой Азии последние соки,— неистребима фактически система кормления чиновников административными должностями. Сомнительная платежеспособность государства своим чиновникам продолжаетмянских вилайетах режим ужасающей продажности, барства, произвола, насилия: правильную организацию Казрешенного свыше разбоя и грабежа. И, естественно, 'ем глубже истощена страна, тем острее ожесточаютсй ужасы сдирания с нее все новых и новых шкур. Абдул- гамид не только не хочет, он и не может пощадить армян, потому что иначе он — государственный банкрот.

Затем Абдул-Гамид не может и не хочет пощадить армян потому, что в его глазах они — естественные враги Ислама и азиатские союзники христианской Европы, а прежде всего России, правительство которой он впоследствии так искусно и, если позволено выразиться, самоубийственно вооружил против этих же «союзников» суровым и полным репрессий предупреждением. Наша дипломатия — и в особенности ученики подражатели Лобанова-Ростовского,— слишком часто упускали из виду, что в лице Абдул-Гамида она имеет дело с побежденным и злопамятным врагом, не забывшим ни отрезанного Карса, ни освобожденной Болгарии. С самым доверчивым легкомыслием, которое льстецы и энтузиасты «московской» фракции панславизма прославляли как государственную мудрость, дипломаты помянутой школы то и дело плясали по дудке Стамбула, уничтожая его врагов и парализуя своих друзей.

Если вспомнить историю русско-армянских отношений с XVII века, то султан, по-своему, глубоко прав, преследуя в армянах русский авангард в Малой Азии. Довести и русскую дипломатию до выдачи ему на про- пятие38 собственных своих трехвековых союзников, убедить русское правительство, что союзники эти-—не союзники, но изменники, достойные злейшего преследования и лишения гражданских прав, несомненно было политическим chef d'oevre'om39 султана Абдул-Гамида. Известно, что главный национальный символ армянства естъ их церковь с V века40, расколом на вселенском со* боре равно обособленная и от латинства, и от византийского православия. Армения — первое государство древности, принявшее христианство как господствующую Религию. Лишь после тысячелетней борьбы один на один с воинственными волнами ислама, армяне встретили некоторую нравственную поддержку христианского государства— в царстве Московском. В благодарность они сделались усерднейшими; носителями русской' культуры и проводниками русского политического влияния вглубь Азии. Грамоты московских царей свидетельствуют о заслугах армян русскому делу на Востоке: включительно до последней турецкой войны, армяне — и нравственно и материально — неизменные союзники русского движения на Евфрат. Во главе русских войск шли в Малую Азию Лорис-Меликов, Лазарев, Тер-Гукасов41, а навстречу им выходили из деревень с крестами и хоругвями армянские попы и мужики, веруя, что исполняется заветная мечта армянского народа: падает турецкое иго и Россия берет одноверный, хотя и диссидентский народ под свою высокую руку. Мечта не сбылась. Не получив от России политической защиты, армяне все же продолжали усердно и любовно черпать из нее силы культур, ной самопомощи. Армянская литература — зеркало русской: армянский театр воспитался Гоголем, Грибоедовым, Островским: армянская интеллигенция вышла из русских университетов, платя им обратно за науку такими силами, как, например, Ю. С. Гамбаров, Г. А. Джаншиев, Нерсесов, Эзов42 и др. В науке, в искусстве, в адвокатуре, в войне, даже в бюрократии — всюду русские семидесятые и восьмидесятые годы показывают нам талантливых армян, понимающих счастье своей родины—в счастье России и работающих — каждый по- своему — на русской общественной ниве с таким усердием и любовью, каких дай Бог природным русским. Из бесчисленных примеров достаточно назвать хотя бы того же Г. А. Джаншиева, автора «Эпохи великих реформ», и напомнить, что единственную, короткую и, хотя с грехом пополам, но все же передышку от суровой государственной реакции 1870—1904 года русское общество имело в «диктатуре сердца» армянина Лорис- Меликова. Единство русской и армянской культуры строилось на единстве русских и армянских интересов, и русская Армения за Кавказом всегда была бельмом на глазу для Турции и надеждою для армян за Араксом. Русское воспитание сказалось впоследствии даже в первых армянских политических кружках, имевших характер национального протеста. Женевский «Хнчак» (Колокол)43, первоорган армянского социализма — крестник русской революционной эмиграции. Организация армянской федерации, возникшая в 90-х годах и всецело посвященная агитации в пользу турецких армян, руководиЛась бывшими студентами с. петербургского и московского университетов, воспитанными в идеях Тургенева, Достоевского, а более всего — Н. К. Михайловского. Большинство членов этой организации было женато на • русских женах. Я черпаю эти подробности из личных воспоминаний одного из редакторов парижской «Pro Armenia». Но, чтобы подтвердить эти показания свидетелем из противного лагеря, напомню хотя бы реакционные пасквили на швейцарскую эмиграцию покойного Жителя, неизменно изображавшие свободолюбивую армянскую молодежь в Цюрихе и Женеве лишь ученическою филиацией русского прогрессивного движения. Словом, с какой бы точки зрения ни рассматривали мы недавнюю Армению, она до самого последнего времени оставалась неугасимым очагом русского влияния и русской культуры. Султану Абдул-Гамиду было необходимо залить этот мирный очаг кровью междоусобия, чтобы его спокойное пламя не служило маяком для жертв террора, хронически бушующего по ту сторону малоазиатской границы.

Свою подготовку будущей гражданской войны на Кавказе великий стамбульский политик начал очень давно. Абдул-Гамид в своих политических шагах напоминает иногда факира, который эффектно принимает на глазах публики смертельный яд... после того, как за кулисами принял верное противоядие. Никто смелее его не бросается в объятия опасные и, казалось бы, должные его погубить, тогда как он обращает их в свою броню и живет в них — не будь он мусульманин, можно бы сказать — как у Христа за пазушкою. Знаменитая комедия путешествия Вильгельма II на Восток в качестве «потомка крестоносцев» была раструблена европейскою прессою как чуть ли не сдача всей Турции, оптом и в розницу, в полон германского влияния и капитала. Действительно, воспользовавшись ошибками и беспечностью русской дипломатии, Вильгельм оцепил Малую Азию своими агентами и миссионерами и заручился в ней многочисленными концессиями, в которых он гласно и негласно заинтересован на крупные суммы лично. Но— увы! И на нем сбылось правило некромантии, что волшебник, покоривший себе дьявола, сам покоряется дьяволу и связывает с ним свою судьбу. Сделавшись концессионером и перебросив в Турцию участь многих германских миллионов, «потомок крестоносцев» мало чего боится более, чем возможности, что крест взбунтуется против луны и христианская революция сорвет аферу христианского капитала. И вот — политика Вильгельма II в отношении армянского вопроса сжимается до унизительной двуличности. В то самое время, как представитель Германии (секретарь посольства) официально протестует пред Портою против малоазиатских избиений, в кармане султана покоится собственноручное письмо Вильгельма, которым «потомок крестоносцев» дает своему царственному другу carte blanche —«показать своим подданным, что он — монарх Божиею милостью, и воля его для них есть воля Бога».

Еще более характерным примером губительной для армян приспособляемости султана Абдул-Гамида ласково вынимать из руки врага оружие нападения, чтобы затем пользоваться им как орудием самозащиты является его игра с русским бюрократическим панславизмом, результаты которой пожинает теперь Кавказ, снова дымящийся кровью после сорокалетнего спокойствия. Султан Абдул-Гамид не пропустил в свое время ни германского Drang nach Osten44, ни возрождения панслависти- ческой идеи с всеславянскою гегемонией русского Императора. Идея старинная, еще московской выдумки. В нашей русской передовой интеллигенции она всегда считалась утопией славянофильского толка, но на западе в ее доктрине находили и находят известный политический смысл и иногда считались с нею более серьезно, чем фактические проявления идеи заслуживали. На мусульманском же востоке идея московской опасности, окруженная легендами, выросшими в многочисленных русско-турецких войнах,— своего рода политическое суеверие, неодолимое нравственное пугало Ислама, сказочный фатум, который дает отсрочки, но рано или поздно настигнет. Drang nach Osten Абдул-Гамид оставил двигаться, куда ему угодно, но опутал его золотыми цепями,1 Теперь нет в Европе больших туркофилов, чем германские капиталисты, и нет в Малой Азии иностранцев более осторожных, чтобы не запутаться в какую-нибудь политическую сумятицу, чем немцы-миссионеры. Против панславистической идеи, более-беспокойной, так как- прежде всего воинственной, облеченной в московские

вопли о «кресте на святой Софии» и только что отнявшей у султана Карсскую область, золотой меч не го« дился и пущены были в ход другие, более тонкие и опасные силы.

После ряда западнических царствований Россия, жестоко оскорбленная Европою на берлинском конгрессе, вступила с Императором Александром III в период попыток к замкнутой самобытности с программою объединения государственных народностей в искусственный блок своеобразной «общеимперской расы». Так как в то же самое время Россия очень больно обожглась на «неблагодарности» Болгарии, которой она дала бельгийскую конституцию, но не позволяла конституцией управляться, то внешние панславистические надежды энтузиастов вроде Скобелева.» Аксакова, московского городского головы Алексеева весьма быстро побледнели. Влияние Европы на балканских славян оказалось сильнее нашего, и император Александр III, как известно, на 8 лет прервал всякие сношения с Болгарией, так сказать зачеркнув ее для России на карте Европы. Этот политический coup de force45 был очень тяжел для обоих государств и оказался впоследствии более невыгодным для России, чем для Болгарии, успевшей за этот срок окрепнуть в самостоятельную и очень серьезную национальную силу. Новое русское царствование императора Николая II поспешило от политики отчуждения отказаться. Но опалою Болгарии Александр III искусно спас декорум русского авторитета в недрах панславистской идеи, которую он любил страстно и упорно, хотя и не раз резко останавливал панславистов, слишком торопливых и пылких, вроде трех вышеназванных. Берлинский трактат и бессилие России повернуть в свой фарватер политику славянских государств на Дунае учили: festina lente46! И вот прежде всего русское правительство занялось проверкою своего панславистского арсенала. Он оказался недостаточным, а имперский состав — слишком разноплеменным, чтобы установить в планетной системе панславизма непременный закон физического тяготения к России, как к солнечному ядру, которого масса ц цельность победоносно исключают возможность каких- либо иных соперничающих влияний и тяготений. Тогда внешний панславизм был отложен в долгий ящик, и государство принялось за суровую подготовительную работу панславизма внутреннего: за фабрикацию сплошного русского ядра, должного установить закон тяготения в славянской планетной системе. Началась русификация окраин, стеснения инородцев и иноверцев, настойчивое проведение в жизнь государственного языка, государственной школы, государственной церкви, общая нивелировка имперского состава по меркам церковного православия и русско-бюрократического идеала.

Нигде печальные плоды этой неудачной политики не вызрели с такою ущасающею быстротой и силою, как на Кавказе, быть может, именно потому, что русификаторский  неожиданным, ненужным, противным государственной логике и здравому смыслу. Вспоминая Закавказье даже конца восьмидесятых годов, всякий беспристрастный свидетель событий должен сознаться, что счастливая полоса между Каспийским и Черным морем, между Гудауром и Араратом была самою спокойною и мирною из всех русских окраин. А тот элемент, который теперь наиболее подозрительно и гневно преследуется в ней как антирусский и революционный, — элемент армянский — был едва ли не консервативною опорою местной администрации против маленьких племенных агитаций, что и вполне естественно; армярин в Закавказье — буржуа и земледелец: два класса, по существу наиболее нуждающиеся в твердом, устойчивом режиме и потому всюду наиболее консервативные и неподатливые на государственные перевороты. Долговременное мягкое наместничество в. кн. Михаила Николаевича (при нем тифлисские газеты фактически пользовались почти что полною свободою печати, не исключая полемики против некоторых личных предприятий самого в. кн.) и управление кн. А. М. Дун- дукова-Карсакова приучили край к режиму веро- и на- родотерпимому, чуждому какого бы то ни было политического фанатизма. Можно смело утверждать, что в этих годах Кавказ был русифицирован без русификации и на первом плане в его естественном обрусении оставались опять-таки армяне. Я прожил в Тифлисе 1887 и 1889— 91 и не помню мало-мальски образованной армянской семьи, в которой русский язык — без всякого к тому давления власти — не был бы домашним. Надо было много бюрократических усилий употребить, чтобы в каких-нибудь десять лет перевернуть вверх дном этот — рай не рай,— а все же уголок упорядоченного и лояль-

ного прогресса и обратить его в ад, которого мы теперь очевидцы.

Имя князя Голицына неразрывно связано с этою трагическою метаморфозою, но все же не следует при-давать неудачной деятельности князя больше значения, чем она заслуживает. Голицын лишь конечный доверши- тель разгрома, начатого издавна, практический осуще-ствитель теоретических предначертаний, выношенных вдали от Кавказа, а во многом — пожалуй — и вдали от России. Совершенно естественно, что обрусительная по-литика центра должна была на Кавказе отозваться прежде всего и тяжелее всего на положении армян: из всех кавказских инородцев христиан они одни—неправо-славные. Хотя нельзя сказать, чтобы армянин был очень религиозен по натуре, но — надо повторить: его церковь, за которую он сражался и страдал более тысячи лет, есть его национальный символ: обособленность церкви, отвоеванная ими у латинства, и у Византии, и у ислама, дорога армянину как неугасимый показатель жизни и единства всемирно рассеянного эмиграцией армянского народа. Русификация сделала много бестактнейших по-кушений на армянскую самобытность: однако, армяне хоть покряхтывали, но терпели, покуда Голицын не наложил руки на церковные имущества. Эта провокация сделалась эрою революционного движения. До тех пор армянская революция существовала только в воображении фанатиков провокаторства, вроде покойного Величии, в доносах чиновников, жаждущих отличиться перед Петербургом служебным усердием, в корреспонденциях официозов с «Новым временем» во главе и — в постоянных внушениях нашего константинопольского посольства и министерства иностранных дел, руководимого знаменитым Лобановым-Ростовским. В этом человеке хотели видеть злейшего и рокового врага Оттоманской империи, Бисмарка будущего панславизма, грядущего восстановителя креста на св. Софии и автора новой карты Европы с разделенною Турцией. В действительности же он в течение всего своего министерства ходил эффективным фантошем на ниточках, которые дергал в Ильдиз-Киос- ке султан Абдул-Гамид, и — вряд ли кто другой оказал больше бессознательных услуг исламу и вреда делу России на Ближнем Востоке. Говорят, что лишь в последний момент жизни у Лобанова-Ростовск открылись глаза на роковую роль его в политике Ближнего Востока: он упал, пораженный первым ударом, на железнодорожном вокзале в Киеве, после того, как получил депешу об ужасах сасунской резни, которую он мог предотвратить одним своим словом — и не сказал ничего...

Султану Абдул-Гамиду было необычайно важно лишить турецких армян помощи армян русского Закавказья. И вот,— Порта повторила буквально тот же прием, которым восемьдесят лет назад она компрометировала в глазах Александра I греческое освободительное движение, выставив гетерию Александра Ипсиланти4* отраслью карбонаризма. Национальное стремление турецких армян получить реформы, гарантированные им обещанием всех европейских держав, превратились во внушениях мусульманского Макиавелли в агентуру интернациональной социальной революции, а закавказские симпатии к сасунцам и иным, с которых курды «гамидэ» и просто курды живьем сдирали шкуру, были систематически представляемы Петербургу как симптом недовольства существующим государственным строем, революционные попытки воскресить автономию, поднять из мертвых великую Армению и,—это уже изобрела усердствующая кавказская администрация! — похитить у Российской империи не только Закавказье, но и весь Кавказ с горами и степями... до Ростова-на-Дону! Таким образом, дело защиты Турции от армянской революции как бы обратилось в дело самозащиты России от сепа- ратического заговора, и патентованный истребитель христиан в Малой Азии стал за щит автократии, от которой малоазиатское христианство двести лет чаяло своего освобождения. Круто были оборваны сборы в пользу малоазиатских армян-повстанцев. Суровые репрессии, до расстреляния включительно, обрушились на добровольческое движение из русского Закавказья в малоазиатскую инсуррекцию. Россия позабыла 1875 год, Черняева и русские удалые головы, тысячами полегшие на полях Алексинаца и Дюниша за свободу сербов48. А ведь сербы нам все же будут родственники подальше, чем армянин из Малой Азии армянину из Закавказья.

Систематическое восстановление русского правительства против армянского народа удалось Порте тем легче, что попало на почву, хорошо подготовленную. «Неблагодарность» Болгарии, решительно уклонившейся от чести быть негласною русскою губернией и имевшей дерзость не только иметь конституцию, но и пользоваться ею, исполнила русскую внешнюю политику горечью предубеждений и страхов против всякой новой пограничной автономии. Общеизвестна угроза Лобанова-Ростовского, определившая программу России в армянском вопрвее:

— Мы не хотим второй Болгарии!..

И он пояснял, что автономия, должна выделятьея для турецкой Армении из реформ Берлинского трактата, будет ядом для русского Закавказья, отравив его кон-ституционными вожделениями, сепаратическими наде-ждами, духом политического раскола... Опять-таки — увы! увы! увы! В турецкой Армении, пожертвованной нами Порте на курдское съедение ради гарантии собственного нашего государственного спокойствия, с тех пор вырезано до полумиллиона человек, и это единственная тамошняя «реформа». А что представляет собою наш современный Кавказ?! Один итальянский психиатр рассказывал мне, что у него был пациент — прогрессивный паралитик, безумие которого обнаруживалось следующим странным случаем. Поблизости его квартиры загорелся бакалейный магазин. Больной наблюдал пожар с большим любопытством и все беспокоился, что искры летят в окна соседних домов. И вот — вдруг он уходит из толпы зевак, спешит домой: видят, как он тщательно запирает окна, двери, затворяет ставни, спускает занавески. А затем — после всех мер предосторожности — бедняга очень деловито собрал все лампы в доме, вылил из них керосин на ковер и — поджег!.. К счастью, по какому-то предчувствию, за ним следом пошли жена и брат и подоспели вовремя, чтобы спасти несчастного и не допустить пожара. Боюсь, что в отношении Кавказа местная русская администрация и петербургская бюрократия действовали совершенно по тому же методу. Тщательно закрывая окна Закавказья от искр малоазиатского пожара, князь Голицын и бывшие с ним собственными руками обратили Тифлис, Баку, Батум, Эри- вань во внутренний склад горючего материала, собст-венными руками поднесли роковую спичку — и вспыхнул домашний пожар междуплеменного буйства, ужасами своими вряд ли имеющий примеры в истории не только еще короткого нашего, но и всего прошлого века!

Кроме болгарской «неблагодарности» и вообще не удач панславизма на русской подкладке, огромную роль  предупреждении русского правительства против армян быграл общий реакционный поворот после 1881 года С упорным нежеланием бюрократии взглянуть прямо в Глаза истине и со слепою тенденцией относить все недо. Вольства действующим режимом, бродящие в русском Общественном море, на счет евреев, поляков, армян и Прочих инородцев окраинных и внутренних. В результате—Гурко в Польше, Бобриков —в Финляндии50, Голицын—на Кавказе. Малейшие столкновения законнейших инородческих прав с новым государственным курсом понимались как явления крамольные. И — так как с Исконными армянскими правами новый курс столкнулся очень скоро и резко, то армяне стяжали в Петербурге репутацию народа крамольного и бунтовского по преимуществу; нива Абдул-Гамида получила новое удобрение! Собственно говоря, с назначением кн. Голицына главноначальствующим на Кавказе весь армянский народ можно было считать как бы в гласном подозрении й под полицейским надзором. Провозглашал же этот Удивительный сановник своею политическою программою:

— Доведу до того, что единственным армянином в Тифлисе останется чучело армянина в Тифлисском музее!

Роковая политика Дальнего Востока с китайской прелюдией к страшной симфонии японской войны уже назревала, уводй русские силы и деньги на Тихий океан. Русское правительство не могло окружить поднадзорную народность достаточным количеством сторожей. Тогда оно уподобилось политической Пенелопе51 н руками кн, Голицына распустило ткань почти вековой неустанной работы. Сто лет трудилась Россия, чтобы замирить Кавказ и объединить его разрозненные, враждующие народы. Новый курс пошел в обратном направлении. Он решил дать армянам урок, что они безопасны— лишь покуда немые рабы русского бюрократического произвола; что при отсутствии с их Ягороны беспрекословного повиновения русификаторскому режиму—°нЯ будут оставлены русскими властями вне гражданского закона и военной защиты и — безоружные — лицом Лицу со своими старыми соседями-врагами. Г. Величко употребил весь свой талант, чтобы обострить отношения, нЫИ кн. Голицын схватился за татар, как рыба хватает

яка™не подозревая, что в нем спрятан крючок, И от !п1очка тянулась длинная-длинная путаная леса, при-вязанная к длинному-длинному удилищу, нижний конец которого, перекинувшись через Черное море, исчезал в Йльдиз-Киоске. На Drang nach Osten немцев и русскую проповедь воинственного панславизма Абдул-Гамид давным давно ответил мощною и искусною пропагандою панисламизма; она имела уже то преимущество пред пропагандами европейских программ, что не кричала о себе ни в застольных речах, ни в передовых статьях, никого не закидывала шапками и никому не грозила бронированным кулаком, но потихоньку и полегоньку ползла по горным ущельям и долинам Малой Азии, как тихая, злая змея,,и бесшумно делала свое фанатическое дело. Агенты панисламического движения рассыпались по Малой Азии и Кавказу, неуловимые, не подозревае-мые, всюду проникающие, понятные в каждом слое на-селения, приятные в каждой сакле, потому что ислам демократичен и в существе не знает разницы сословий. И на старуху бывает проруха: в конце девяностых годов в Елизаветполе был обнаружен мусульманский заговор и найдены панисламические прокламации Абдул-Гамида. Но —quos vult perdere, dementat52: недреманное око в Тифлисе осталось закрытым на грозящую опасность. Напротив, это открытие — до известной степени эра нашего административного татарофильства. Власти как будто остались довольны, что нечаянно натолкнулись на такой компактный клубок местной розни. Стоит, мол, лишь взять змеиный клубок покрепче в свои руки — и вот вам нечто лучше всякого казачества и надежнее всякой жандармерии: страшная, решительная, беспо-щадная— притом чуть не даровая — угроза против вся- ких возможных и невозможных «революций» христианского населения. И воображали, будто панисламический клубок дался им в руки. И только теперь, когда против татарской анархии работали пушки и едва ли не приводится двигать на Кавказ регулярные войска и возвраться к старинной системе казачьих поселков,— только

чествовавшие между армянством и грузинами, играя теперь в пламени Баку рассмотрела русская бюрокра. тия,'сколько самоубийства для государства с разнопле. менным и разноверным населением носит в себе амо* ральная политика dividere et imperare53.

Мне не хочется быть слишком пессимистом. Я скеп- тически слушаю мрачные пророчества здешних вещих голосов, будто мы на Кавказе в армянских ужасах рвем только цветочки, а ягодки будут впереди; и будто р0ст мусульманской анархии подарит нам в Малой Азии кое- что похуже Махдий и сумасшедшего Муллы; будто мы стоим под угрозою, что не сегодня-завтра Абдул-Гамид протянет свою нежную, уже старческую руку к землям которые он вынужден был отдать России тою же рукою' когда был молодым человеком. Оставим все эти мрачные гадания, одним пророкам внушаемые озлоблением вполне понятного и извинительного отчаяния, другим — нескрываемою радостью неожиданного торжества, треть-им—страхом, у которого глаза велики. Не станем, так и быть, заглядывать в будущее,— и настоящее достаточно страшно.

Русские газеты очень радужно пишут, будто Россия входит в новый период политической жизни с свободной мыслью и со свободным словом избранников, если и не весьма народных, то все же как будто и не вовсе по на-значению из министерства внутренних дел. Должен со-знаться, что личное мое мнение о всех восторгах и чаяниях этих суммируется двумя пословицами: «дай Бог нашему теляти волка поймати» и «цыплят считают по осени». Но нет никакого сомнения, что этой «новой

Категория: Армянски вопрос | Добавил: gradaran (23.02.2011)
Просмотров: 1804 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Джемете, гостевой дом "Роза Ветров".IPOTEKA.NET.UA - Ипотека в УкраинеКаталог ссылок. Информационный портал - Старого.NETСалон ДонбассаКаталог сайтов Всего.RU Компас Абитуриентаtop.dp.ru
Goon
каталог
top.dp.ru Rambler's Top100 Фотостудия: фотосъемка свадеб, фото модель, модельное агентство CATALOG.METKA.RU