| Главная » Статьи » Армяне М. Александропулус |
Арарат
| С Наапетом меня познакомил мой друг, пригласивший меня в Армению. — С греками и Грецией всегда змако мишься дважды,— сказал Наапет. Он имел в виду, что Грецию знают еще до того, как совершают туда путешествие. Мне это очень понравилось. Однако вскоре мы обнару. жили, что познакомились с Наапетом в Москве еще! двадцать лет назад. Порой, чтобы расцвести, знакомства ждут своего часа. Наапет недавно завершил работу над книгой, отдал рукопись редактору, освободился и был готов сопровождать меня повсюду. Он спросил, что я хочу увидеть. — Прежде всего Арарат,— ответил я. Арарат — всюду: в армянском языке, памяти, поэзии и жизни. Но его нет в пределах нынешней республики — ] он в плену. Арарат стоит и ежедневно бередит рану. Чтобы понять, что такое для армянина эта незаживающая рана, давайте возьмем карту и нанесем греческие границы гденибудь у подножия Акрополя, да так, чтобы Афины стали амфитеатром, обращенным к Парфенону, а храм, статуи и все прочее, как говорил Макрияннис, отошли к туркам. И дальше все турецкое, а мы с амфитеатра видим эту картину. Я хочу сказать, ма ло того что видим это, мы смотрим глазами эпохи Maкриянниса. Примерно так обстоит дело и здесь: открьн вая дверь дома, армянин видит перед собой Арарат и тотчас шлет проклятие всем, кому считает нужным: кт держит гору в плену, кто мм пособничал, кто проявил равнодушие — словом, многим. Длинная история. Так, начинает он день, проклиная виновных и приветствуя гору. Большое искушение. Ведь зрелище это неповторимое. Мы говорим обычно о наших горах: «Самая красивая в мире». Так каждый о своей. А тут и чужестранец вынужден признать, что Арарат поистине одна из красивейших в мире гор. Видишь не один склон и не самую главную вершину, а всю гору около пяти тысяч двухсот метров от подножия до самой вершины. Каждое утро армянин видит свой Парфенон, Эрехфейон, стены, статуи, всех пленников подряд. Незабываемое зрелище! Слева Покр Масие — Малый Арарат, правильный конус, высотой около четырех тысяч метров, покрытый снегом даже летом. Тонкие длинные косы полосами обвивают самую совершенную в мире горную главу, прекрасную и величественную. Рядом гигантский Азат Масис — Свободный Арарат, главная вершина. Он вечно в белоснежных облаках. Если тебе очень повезет и ты попадешь в хорошую погоду, то увидишь, как возвышается и вырисовывается на синем небе его огромный, как целое плоскогорье, купол. После того как царь Николай I отвоевал у персов Восточную Армению, два дня он был в Ереване, но так и не довелось ему узреть вершину Арарата «Да сними же наконец шапку и поклонись своему господину!» крикнул царь, но так ни с чем и уехал. А вот Пушкин) Арарат открылся. Он сбежал из Петербурга и, следуя в Арзрум вместе с победоносной русской армией, проезжал по Армении летом 1829 года, за дватри месяца до заключения Адрианопольского мира1. Того самого, который дал свободу и нам, грекам. Это вдохновило его впоследствии на поэтическое приветствие возрождавшейся Греции. В своем «Путешествии в Арзрум» Пушкин кратко передает свои впечатления от легендарной горы «Казаки разбудили меня на заре... Я вышел из па латки на свежий утренний воздух. Солнце всходило На ясном небе белела снеговая, двуглавая гора «Что за гора?» — спросил я, потягиваясь, и услышал в ответ «Это Арарат». Как сильно действие звуков! Жадно глядел я на библейскую гору, видел ковчег, причаливший к ее вершине с надеждой обновления и жизни,— и врана и голубицу взлетающих, символы казни и примирения. .» Пушкин торопился. Он набросал эти строки в своей записной книжке и вскочил на коня, чтобы догнать армию, которая уже отобрала у турок Каре и вскоре взяла Арзрум, византийский Феодосиуполь. — Взятьто их взяли, но не удержали,— печально качает головой Наапет. Чтобы взглянуть на Арарат, мы поднялись на террасу гостиницы. Большой Масис закутался в массу облаков, клубившихся вокруг, и погрузился в молчание Очень четко вырисовывался Малый Масис. Сверкали, каждая в отдельности, снежные ленты на синем конусе, точно выгравированные хорошим японским художником. Не случайно приходит в голову это сравнение. Армянская гора напоминает живописную Фудзияму, ту самую, что нежными красками и легкой линией вновь и вновь повторяет японская графика. Справа, значительно ниже скрытой облаками большой горы, видны еще какието приземистые синие вершины, выстроившиеся по росту. Они тоже стоят в ряд перед Ереваном — здесь, говорят, водят «армянский хоровод», как мы бы сказали «цамико» или «каламатьянос»,— и, словно взявшись за руки, горы эти уходят вдаль, туда, где билось когда то сердце Великой Армении, где находится соленое озеро Ван, древний Фоспит. Это красивое озеро и гора Арарат символизируют древнюю, исчезнувшую родину армян. Те, кто видели озеро, отзываются о нем с восторгом. «У неба есть рай, у земли — озеро Ван». И рай свой армяне помещают возле озера Ван. В Армении наслаждаешься горами и легендами. Когда мы стояли на террасе, Наапет, чуть повернувшись на восток, показал мне еще две горы стоящие одна против другой Армяне называют их Шамирам (а мы Семирамида) и Ара (по имени одного из прародителей армянского народа) Есть такая легенда. К юноше Аре приехала со своей родины ассирийская царица Семирамида лицо историческое, жившая в VII веке до н э Ее как и акадскую богиню Иштар, легенда связала с более древними преданиями. Она так много ШН шала о красоте Ары, что потеряла покой. Царица следовала его с женским упорством. Но Ара отверг ее притязания и с войском ушел в горы. Царица настигла юношу в тех местах, где теперь высятся две горы, и в сражении он был убит. В более древнем предании говорится, что Семирамида, плача над телом Ары, сумела его воскресить,— образ этот символизирует вечную весну,— но в позднем христианском истолковании исчез жизнеутверждающий языческий конец легенды, как и многое другое, о чем до сих пор сожалеют армяне, обозревая свою печальную историю. Много вреда принесло нам христианство,— сказал мне в тот вечер Наапет, но мы тогда не развили эту тему и вернулись к ней позже, по другому поводу. Мы продолжали говорить об Арарате и озере Ван. С островком озера связана легенда о царевне Тамаре. И она полюбила юношу, но отец запретил ей и думать о нем, увез Тамару и запер в башне на маленьком островке. Каждую ночь приплывал к ней туда любимый Верные слуги Тамары разжигали огонь, указывая юноше путь в ночи. Узнав об этом, царь приказал убить слуг. В ту ночь не загорелся путеводный огонь, и юноша, сбившись с пути, утонул в озере. Погиб он с именем Тамары на устах. Крик его замер над островком, который с тех пор стал называться Ахтамар. Недалеко от Еревана архитектор воздвиг арку. Его уже нет в живых, он умер молодым. — Мы возлагали на него большие надежды,— сказал Наапет. Арка посвящена поэту Егише Чаренцу. На ней высечено несколько строк из его стихов, где говорится об Арарате. Смысл их в том, что нет на свете более красивой и величественной горы, чем Арарат. Это была наша вторая попытка увидеть его верши ну. Мы вышли из машины, поднялись по склону небольшого холма. Впереди возвышалась арка, сложенная из красноватого туфа Тропинка привела нас к тому месту, где арка поэта преображается в розовую раму, и в ней возникает вдруг двуглавый символ Армении К сожалению, большая гора опять оказалась закрытой облаками Место прекрасное для обзора Замечательная смот ровая площадка. Гора уходит вниз, туда, где протекает Араке, обозначая границу с Турцией и дальше с Ираном. Видимость удивительная, такая, что кажется, разглядишь турок на их полях. Но Наапет говорит, что турки почти совсем покинули эти края и не возделывают там землю. И зачем она им? Зачем Турции эти выжженные склоны? А для армянской экономики земля — золото, и вода Аракса — дороже золота. В прежние времена знаменитая долина Аракса не разделяла, а объединяла страну. Объединяла далекий Запад и далекий Восток, Европу и Азию. И правда, когда смотришь отсюда, с высоты, видишь словно гигантскую воронку между небом и землей, большую дорогу, созданную природой, чтобы по ней проходили племена и народы. Так было здесь со дня сотворения мира. Тут много светаи огромный простор. Куда ни кинешь взгляд, плавные линии ведут тебя все дальше и дальше. Даже горы напротив, несмотря на их высоту, вытянутые и приглаженные, уходят не вверх, не в небо — в эту игру они уже играли когдато, и она им надоела,— а одни к востоку, другие к западу. И тянутся они вдоль дороги. Идея дороги царит надо всем. И долина с рекой постепенно исчезают вдали, оставляя ощущение, что гдето там — светлые моря, где можно сесть на корабль и плыть все дальше и дальше. Но моря, разумеется, далеко, и высота над уровнем моря большая, тысяча метров. Мы на высочайшей стене, которую образуют Кавказские горы, спускаясь к Персидскому заливу; это огромные ворота между Западом и Востоком. Если лечь на землю, закрыть глаза то перед твоим мысленным взором пройдут в ретроспективе побывавшие здесь народы, войска и бесчислен ные караваны армян, персов, греческих торговцев, известных и безызвестных путешественников; персидские, арабские, турецкие сборщики дани, сирийские и j византийские монахи; император Ираклий, легионы Ан i тония, которые вторглись и разорили Артаксату, столп j цу Армении того времени; десять тысяч воинов Ксено j фонта, наконец сам отец истории Геродот1 на верблю1 де и отборные армянские лучники на конях, которые, спустившись к реке, присоединились к армии мидийцев и пошли от Аракса к горам Бюракана и Понтийского царства, до Геллеспонта и Фермопил. — Все здесь прошли,— говорит Наапет.— Не в обиду тебе будь сказано, прошел некогда и отдаленный предок с характерным носом вашего поэта Кавафиca Но оставим это... Посмотри вниз, на те серые горы, где чернеют ряды темных нор. Это пещеры. Там были притоны разбойников, которые грабили караваны, внушая страх и ужас всем, кто шел здесь без надежного конвоя... Очень давно это было. Ограничившись несколькими словами, Наапет возвращается к тому, на что мы смотрели раньше, к Арарату и более пологим горам, теряющимся из вида в Турции. Армения начинается далеко отсюда. Что можем мы сделать? Если бы другие страны проводили правильную политику, то она была бы целым организмом, как, например, человеческое тело. Мы здесь с нашим нынешним государством лишь то, что осталось, самое большее голова. В этом легко убедиться, посмотрев на карту. Погляди, куда тянутся пределы Армянского плоскогорья. Как раз в центре него эти горы, вон там гряда Арарата. Это большая горная страна, со своими реками, долинами, житницами, пастбищами — всем, что необходимо, чтобы прокормить народ. Протяженность ее около четырехсот тысяч километров, считая и наш уголок, где всегонавсего тридцать тысяч. Так вот, наша утраченная родина простирается от Арарата и дальше. Направо до берегов Евфрата, примерно там, где была древняя Коммагена; потом на восток, над горами Эдес сы и верховьями Тигра до озера Урмия, древнего Матя ни. Там проходила граница с персидской равниной... Там наши разрушенные алтари, оракулы, переставшие журчать ручьи... Но оставим географию, спроси у людей. У кого угодно спроси. Лишь двое из десяти скажут тебе, что их отец и дед родились гденибудь здесь, на территории современной Армении. Молодыето нет, а мы, старики, приехали с чужбины. Большинство родом из армянских областей, тех, что поблизости отсюда Многим не удалось спастись. Их прикончил нож турка или курда, некоторые погибли в горах. На листе бумаги скупыми линиями мне начертили схему. Нечто вроде четырехугольника. Это Армянское нагорье. Я храню ее в памяти. Помню руку пожилого человека, проводившего линии. То, что он написал шариковой ручкой, читается как высеченное на камне — так глубоко запечатлелось это в его сердце. Хорошо помню тот полдень. Мы сидели на балконе, и он рассказывал мне о давно минувшем, о том, что не стирается временем. Чертя границы своей древней родины, он пришел в возбуждение. Внезапно подскочил на плетеном кресле и сильно ударился головой о каменную стену. Мне стало его жаль и показалось, будто он сразу стал вдвое старше. Я испугался, как бы с ним не стряслось беды. А както раз он поведал мне о своей жизни. Он служил в армии, когда началась война. В первые же дни попал в плен. Его отправили в Польшу, в концлагерь, пытали, старались сломить. («Там были разные люди. Армяне и неармяне».) Ему удалось бежать, и на Украине он присоединился к партизанам. Прошел всю войну, командуя партизанским отрядом. Но ему не простили пребывания в плену... Он не закончил своего рассказа. Вдруг замолчал, словно поднял с земли очень тяжелый камень. Голос у него дрогнул, он изменился в лице, и я опять испугался, как бы ему не сделалось плохо... Когда мы возвращались в город, неожиданно пошел дождь. Друг наш устал и выглядел расстроенным. Шофер поехал прямо в гостиницу. Мы уже подъезжали к стоянке, когда Наапет вдруг спохватился. — Нет, нет,— сказал он и дал указания шоферу, куда ехать.— Я хочу еще коечто тебе показать,— обратился он ко мне. Машина поднялась на зеленый холм. —Когда мы приехали из Греции, этих деревьев не было. Лишь груды камней. Нас поселили в квартале для иммигрантов. И мы, дети, бегали сюда, на холм, расчи1 шали его от камней. Рыли ямки, сажали, поливали, идеревья. Вот эти, что сейчас перед тобой. Не помню, сколько я их посадил своими руками. На косогоре лесок. Земля здесь, похоже, очень твердая, коегде видны каменные проплешины. Деревья растут плохо. На этом холме стоит памятник павшим во время большой резни, Памятник геноцида. Потрясающее слово в армянском лексиконе! Армянин, возможно, не знает и не пытается узнать, откуда оно пришло. Слово «геноцид»1 стало его собственным. Его знают все, взрослые и дети, как и другие слова, они слышали его от своей матери. И произносят как исконно армянское. Я спросил Наапета, нет. ли у него синонимов. Оказывается, есть, и немало. Деды говорили не «геноцид», а «беда». Геноцид — это нечто неповторимое, трагедия 1915—1916 годов, когда погибли полтора миллиона армян, скошенных серпом ужасного бедствия, погибли от голода, кинжала,— раздробленные черепа в пропастях; пустые дома, вырезана вся армянская интеллигенция в Стамбуле, истреблены дети в двенадцати армянских вилайетах2. До этой последней катастрофы было иначе: гонения, травля, погромы. Поармянски — джарт, которум, корцанум. Много несчастий обрушилось на армян при ненавистном Абдуле Гамиде и потом при младотурках... Памятник очень прост. Но это простота истинного искусства. Мы стоим на круглой площадке, замкнутой и в. то же время открытой,— двенадцать огромных пальцев вокруг указывают, что мы должны сделать: подойти к центру и молча склониться над медленно горящим огнем. Я сказал «пальцы». На самом деле это двенадцать больших гранитных плит, семивосьмиметробой высоты — по числу вилайетов, где были вырезаны дети. И они, пожалуй, никуда не указывают и ни о чем не говорят. Сами эти камни — паломники, как и мы; они пришли сюда и склонились над огнем. Все здесь точно рассчитано, как умеет рассчитать настоящий мастер. Когда идешь по открытой площадке, плиты кажутся такими большими, какие они есть на самом деле. Трудно правильно уловить их наклон, дви жение. Пройдя между ними, спускаешься по ступеням и воспринимаешь их как огромные хачкары1 слегка накренившиеся вперед, как молящихся или задумавшихся людей. Сужаясь кверху, они собираются в круг, в котором видно открытое небо, венчающее словно куполом это прекрасное сооружение. Ничего и никого, кроме нас и огня — обшей души стольких невинно загубленных. Сердце сжимается, когда представляешь себе, как это было. И думаешь, как выигрывает искусство, когда оно вдохновлено большим ответственным чувством. Слезы навертываются на глаза. — Это происходит со всеми,— говорит Наапет — Я приводил сюда англичан, французов,[итальянцев. Со всеми то же самое. Мы поднимаемся по лестнице. Каменное острие высотой в сорок — пятьдесят метров стрелой взметнулось ввысь — идея взлета и подъема. Мы стоим наверху, пока я не чувствую, что Наапет тянет меня за рукав. Хватит Он подводит меня к краю площадки, где холм круто обрывается Остановившись между двумя деревьями, говорит: — Теперь посмотри туда. Небо полностью очистилось. И я увидел Арарат Он был без облаков, только в снегу. Четкие линии склонов от подножия до самой вершины. Невероятным казалось в нем все: высота, массивность и то, как этот огромный хачкар вырисовывается на фоне неба благодаря своим вечным снегам, иначе трудно было бы различить, где кончается гора и где начинается небо. Я хотел сказать о Пушкине и о древней библейской легенде, поделиться с Наапетом мыслью, внезапно пришедшей мне в голову, что библейская легенда о потопе, должно быть, была сочинена гдето здесь людьми, кото рые видели Арарат с этой долины, весь, сверху донизу, когда особенно впечатляет его высота и величественность. Вдруг мне послышался голос Наапета: — Оставь в покое Пушкина и Бога. На самом деле он произнес не эти, а другие слова, грубые, греческие, послал подальше Бога. Я не сразу его понял. Обернувшись, увидел, что он стоит в странной позе: как будто стал ниже ростом, и лицо его сморщилось, словно он приготовился закричать или громко запеть. Прежде я слышал от него, что по приезде в Армению он переменил много занятий и был певчим в кафедральном соборе. И даже пел басом в хоре оперного театра. Фразу, которую он добавил к прозвучавшей минуту назад, он произнес как певчий или восточный певец. — Такрастак господа Бога! Он сидел на корточках, приставив воронкой руку ко рту, готовый еще чтото прокричать. Я поднял его на ноги. — Наапет, успокойся. Ты же не веришь в Бога. — Не верю. Но когда поднимаюсь сюда, на холм, мне хочется, чтобы был Бог и я мог его проклясть. Что мне еще остается делать? Каждый раз одни и те же слова выкрикиваю. Потом, уже сидя в машине, он прибавил: — У вас в Греции есть какието поистине ужасные проклятия. Когда я слышал их в детстве, душа уходила в пятки. И теперь не могу спокойно их слушать. Так вот я хочу, чтобы и у Бога душа ушла в пятки, если он существует и если у него есть душа... Многое услышал и узнал я от Наапета. Я не делал подробных заметок. Всего несколько слов набрасывал в своей записной книжке. Армянские названия и еще коечто. Теперь извлекаю их оттуда. | |
| Просмотров: 2319 | Теги: | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
