Турецкому правительству и европейскому капиталу, доставила «революционерам» армянской самозащиты возможность безопасно покинуть Константинополь и уехать в Марсель! Европейская молва, расплываясь из недр международной константинопольской дипломатии упорно твердила, будто русское посольство, в данном случае, лишь уподобилось Посейдону, во власти которого взволновать море бурею, во власти и усмирить. Повторялось н комментировалось на тысячи ладов пресловутое—«massacre Majeste»20 — будто бы сказанное Нелидовым Аб- дул-Гамиду, когда султан выяснил ему свое бессилие справиться с пожаром армянской революции мирными средствами. Я виделся в эту эпоху с г. Нелидовым и, по впечатлениям трех бесед с ним, имею все данные верить, что легендарной фразы, ему приписанной, он .не произносил да по мягкости своего характера и изяществу воспитания вряд ли он способен произнести. Но, к сожале-нию, он питал какаую-то расовую антипатию к армянст- ву, был глубоко убежден, что армяне «бунтуют» не только против безобразий турецкого режима, но представляют собою фермент всемирной революции, верил з сепаратические вожделения русских армян и, по всем 9тим причинам, добровольно занял в роковом вопросе точку опасного, уклончивого нейтралитета. Закрывая глаза на расовую и вероисповедную рознь, он утверждал, что армянский вопрос есть внутренний вопрос Турецкой ймперии и что султана, как самодержавного монарха, нельзя лишить права укрощать инсуррекцию, явно нарождающуюся между подданными. Страшные константинопольские дни слишком наглядно обличили бюрократическую фальшь этой условной территории: пробужденное агитацией Ильдиз-Киоска и потворствуемое безмолвием посольств, мусульманское буйство начинало уже грозить перейти от армянского к общехристианскому погрому и русской дипломатии, хотя и очень скрепя сердце, против воли, пришлось-тзки нарушить свою холодную программу предвзятого невмешательства и стать вежливым — о, очень вежливым!—щитом между освирепелым зверем и его жертвами.

Как бы ни была печальна роль русской дипломатии в армянском вопросе, все же она была сыграна, хотя с внешней-то стороны, приличнее, чем вела себя петербургская и московская охранительная пресса. Я не помню, например, в русской печати факта более отврати-

тельной и бесчеловечной лжи, чем константинопольские корреспонденции «Русского Странника» (покойного Е. Львова-Кочеткова) в «Новое Время», пытавшиеся уменьшить в глазах русской публики размеры беспорядков, обелить турок и очернить армян, свалив на их голову всю ответственность за происшедшие ужасы. Даже обвиняемое в попустительстве посольство было возмущено уж чересчур беспардонно организованным обманом общественного мнения. Нелидов, Максимов — все с неудовольствием говорили, что охранители в России пересолили, что это вредно, смешно и пошло, что «так нельзя». В Петербурге и Москве были иного мнения. Когда все тот же «Русский Странник» дописался до «красных бинтов», которыми, якобы, гримировались здоровые армяне, чтобы европейцы принимали их за израненных турками, я попробовал возвысить голос против всей этой системы клевет и... статья моя, обоснованная живыми свидетельствами и рядом фактов, широко открытых к проверке, не могла быть напечатана!

Возвращенная мне корректура до сих пор покоится в моем архиве, как печальный памятник неудачи, в которой бюрократическая тенденция зажала рот голосу правды и приказала смотреть на действительность слепыми глазами.

Итак, русская бюрократия, дипломатия и вдохновляемая ими охранительная пресса в девяностых годах заняли позиции, прямо враждебные армянам, удерживая таковые почти непоколебимо и до настоящего времени. К сожалению, нельзя сказать, чтобы эти влияния встретили значительный отпор в русском общественном мнении. Даже передовые группы нашего общества относились к армянскому мартирологу с равнодушием, как к делу, конечно, прискорбному по человечеству, но далекому и чужому. Так, например, тяжелый и совершенно незаслуженный нравственный удар нанес армянству граф JI. Н, Толстой, отказавшись принять участие в сборнике Г, Н. Джаншиева, изданном в пользу жертв турецкого гонения в Малой Азии. Между зрением многих русских прогрессистов и несчастиями Армении обидно стояла призма русского Закавказья, в городах которого армяне предстаэледр до последних своих разорений элемент капиталистический и консервативный. Такогопредубеждения был не чужд даже покойный Н. К. Михайловский. Таким образом в русском общественном мнении армянский вопрос оказался зерном между двумя жерновами. Реакционеры и консерваторы, панславизм и русификация объявили армянству войну, как силе революционной, а прогрессисты, не забывая в армянах «торгашей», обдавали их холодом защиты корректной, но бесстрастной, по долгу службы общей гуманности, но без малейшего увлечения. Нужен был весь ужас современных закавказских событий, чтобы все русские открыли глаза на армянское горе и поняли то государственное зло, что вырастила для нас Турция у себя, за границею, а мы его у нее послушно восприняли, пересадили на свою территорию и усовершенствовали Прививкою цветочков петербургской бюрократии.

Во Франции голос общественной совести, недовольной армянофобскою политикою, принятою министром Ганото в угоду России, говорил гораздо громче. Знаменательною эрою для армянского вопроса во Франции является 1900 год, когда группа наиболее популярных политиков и литераторов парижских — Анатоль Франс, Жан Жорес, Франсис Прессансе, Клемансо21 и др.— основали в виде поправки к официальной политике франко-русского союза журнал «Pro Armenia». Новый Орган в руках действительного своего редактора, поэта и литератора П. Киара (в 1896 году он был очевидцем константинопольских убийств), быстро приобрел европейскую известность и значительный авторитет. Его безукоризненная внепартийность подробно осветила глазам Европы истинное положение армянского народа и, после ряда мелких сочувственных манифестаций, привела к столь крупному результату, как армянофильский Конгресс 1902 г. в Брюсселе, с участием представителей Франции, Дании, Бельгии и т. д. Не слишком многочисленный съезд членов на этом конгрессе с избытком вознаградился выражениями сочувствия, присланными со всех концов Европы едва ли не всеми выдающимися людьми современной цивилизации, а, главное, выработкою плана действий к лояльному протесту и примером, поданным на будущее время. 13 февраля 1903 г. состоялся грандиозный митинг в одном из парижских театров и участии более 6000 человек с речами Прессансе, Кошена, Поля Леролль под председательством г. Д'Эс

турнель де Констан — бывшего делегата Гаагской кон- ференции, одного из наиболее видных и пылких проповедников международной идеи мира («пацифистов») столь популярной во Франции. Впечатление митинга отозвалось соответственными манифестациями во всех государствах цивилизованного мира и с особенною яростью в Италии: Милан, Рим, Генуя и т. д. ответили на парижский митинг грандиозными армянофильскими манифестациями. Здесь в ряды защитников армянского дела стали такие люди, как антрополог Серджи, социолог Турати, поэтесса Ада Негри, Анджело Губернатис, Монета и др.: со всею справедливостью можно сказать,— лучший цвет современной итальянской интеллигенции. Англия в течение менее двух месяцев, от 29 сентября до 16 ноября 1903 года, устроила 64 митинга через посредство своего «Balkan Committee», из которых наиболее замечательным был митинг в «Saint James Holb, под председательством Джемса Брайса, старого сотрудника Гладстона. Вообще 1903 год благодаря новым обострениям инсуррекции в Македонии, неприятно напоминавшим Европе о забвенных 23 и 61 параграфах Берлинского трактата, был очень счастлив для армянского вопроса. Новый международный съезд в Париже 25 октября 1903 года с заседанием в залах отеля «Континенталь» и с митингом в театре Сары Бернар подчеркнули еще раз серьезность международной пропаганды «Pro Armenia» и быстрый рост европейских симпатий к ее задачам. В том же 1903 году задачи эти были перенесены, наконец, из подготовительной инстанции общественного мнения на официальное обсуждение двух представительных правительств— Англии и Франции. Новые солунские22 убийства в начале 1904 года дали Франсису Прессансе повод к запросу в палате депутатов; в Англии ту же роль взял на себя Джеймс Брайс.

Мы видели выше, что Англия потерпела дипломатическое поражение в своей армянофильской инициативе 1896 года. Впечатления неудачи дожили до наших дней. Платонические сочувствия английского правительства к армянам остаются неизменными, но, обжегшись на молоке, «коварный Альбион» выучился дуть и на воду» следовать за чьею-либо властною инициативой к освобождению Армении он готов охотно, взять же инициативу на себя, памятуя недавний афронт, не согласен нив коем случае. Инициатива, по мнению английских поли-тиков, теперь должна принадлежать Франции. Англия, франция и Италия, неизменно верные идеям свободы, представляют, мол, собою как бы тройственный союз мирной культуры, противопоставленный тройственным и двойственным союзам старой милитаристической Европы и обязанный осуществить политический рай на земле, разбив именем цивилизации цёпи и исполнив законные желания угнетенных народов. К сожалению, все эти прекрасные слова покуда бесплодно висят в воздухе. Англия ждет шагов Франции, а Франция Делькассе23 сделала для армян так же мало, как и Франция Ганото. По свидетельству многих деятелей армянского освободительного движения, Делькассе в глубине души был армянофил. Так характеризовал его и президент Лубэ24, принимая делегацию армянского католикоса. Во всяком случае, армянский вопрос обязан Делькассе уже тем, что выплыл в море парламентских дебатов, и министр, несмотря на весьма, неприятный и щекотливый характер запросов, не старался спустить эту новую обузу в пучину водную, как сделал бы его предшественник. Уже самая антипатия Делькассе к Ганото ручалась, что первый не захочет идти по следам второго. И, тем не менее, министерство Делькассе, разрушенное конфликтом с Германией из-за пресловутой марокканской авантюры Вильгельма II, оставило армянский вопрос на той же безрадостной позиции, как приняло. Делькассе ничего не смел и не мог сделать для армян без воли России, русское же правительство в последние годы не только продолжало упорствовать на плачевном наследствни идей князя Лобанова-Ростовского, но еще и усилило свою деятельность в их направлении.

Кавказ пережил эпоху суровой русификации, которая особенно тяжело досталась армянам, как народу, более Других местных племен культурному и национально сознательному. Столкновения русификации с армянскою обособленностью на почве капиталистической и в осо-бенности религиозной дали как бы призрачное оправдание предупреждениям, которыми руководилась обойденная Стамбулом петербургская бюрократия последних Двух царствований, рассматривая Армению как очаг всевозможных революционных угроз,— и пасти Закавказье было поручено железному жезлу кн. Голицына25. Суровый голицынский режим не только не умиро. творил Кавказ, но рядом мер, унижавших армян пред другими народностями края, привел к тому результату что в народе, который еще недавно, при наместничестве в кн. Михаила Николаевича26 и главноначальстве кн А. М. Дундукова-Корсакова27, считался самым лояльным и консервативным, наиболее твердою опорою русской власти в Закавказье, действительно началось брожение. Увидев себя лицом к лицу с возможностью национальной революции и, в то же время не желая отменять мер, вызывающих и развивающих армянское недовольство кавказская администрация обратилась к поискам местных элементов, охочих и способных в случае надобности быть противопоставленными «сепаратическому» мятежу. Естественным народом-соперником армян в Закавказье являются грузины, но — вопреки усиленной лести по адресу их пресловутого публициста-армянофоба, В. Л. Величко, вопреки всем крокодильным слезам, которые пролил он, патетически оплакивая порабощение Грузин армянским капиталом,— между обоими народами ока-залось слишком много общих точек культурного сопри-косновения, чтобы из внешней, поверхностной розни их выросла серьезная политическая борьба племени на племя, расы на расу. Гораздо более данных к тому представила народность низшей культуры — и, к тому же, мусульманская— татары28. Вековые враги христианских народностей Закавказья, сломленные только русскими завоеваниями, мирные лишь под страхом присутствия русской военной силы в Закавказье, они именно к армянам полны особой ненависти, в которой, несомненно, есть место причинам экономическим и религиозным, но главная ее основа — органическая, наследственная, расовая. Мусульманская анархия за Кавказом началась единичными случаями разбойничества, которое при бездействии и вялости местных властей весьма скоро при- нялов Елизаветпольской губернии29 характер и размеры социальной эпидемии. Сразу бросалась в глаза ярко выраженная армянофобия разбойничьего мусульманского «рыцарства» — это слово тем уместнее, что в организации шаек принимали участие, главным образом, пред- ставители полудикого татарского дворянства, «беки>» увлекаемые в разбой либо нуждою, либо кровною местью, либо просто абрецкою удалью. Один из знаменитейших разбойников, Мурзакулов, даже кончил курс в еЛнзаветпольской гимназии! Необычайно редко случалось, чтобы татарин-разбойник посягнул на русского, и немногочисленные русские жертвы закавказского разбоя обыкновенно погибали по ошибке, принятые за армян. £га система, скрывавшая лишь азиатскую осторожность— не ожесточать против себя, до поры до времени, русских властей непосредственною и личною враждою,— была ложно истолкована в смысле мнимого русофильства татар. Разумеется, все эти Кяримки, Наби, Мурзаку- ловы, Мурады преследовались властями по долгу службы, однако, в большинстве, весьма неуспешно, так как организованная для борьбы с разбоем земская стража (чапары) из татар же не только мирволила землякам, но очень часто сообщничала с ними. Но преследования не исключали известного романтического сочувствия к снле новейшим Карлам Моорам — якобы, мстителям армянскому капиталу за татарское обнищание, к тому же столь рыцарски дающий пощаду жизни и имуществу русских поселыциков края. К сожалению, не заметили только одного,— что с теми русскими поселыциками, которые, как сектанты, не стояли под особым покровительством властей, эти своеобразные русофилы церемонились столько же мало, как и с армянами.

Принять татар за «благонадежный» элемент Закавказья, на который русификация может рассчитывать в случае армянской революции, было жестокою ошибкою кн. Голицына. Он попался в ловушку могучей тайной силы, которая давным-давно переползла из Малой Азии через Араке, чтобы оплести Закавказье тонкою сетью религиозного и расового заговора, известного под назва-нием Панисламического Союза. Эта организация, устроенная, благословленная и вооруженная султаном Абдул- Гамидом для борьбы с ослабевшим влиянием России в Малой Азии, возникла в те самые годы, когда мы так предупредительно помогали Стамбулу душить последние голоса свободы в нации, которая с XVII века подавала ключи русскому движению на Ближний Восток и оказала России так много услуг в шестидесятилетней кавказской войне и в малоазиатских кампаниях наших против тУрок. Враги наши гораздо лучше нас оценили роль армян как исторических и естественных союзников России, и, едва наша политика под впечатлением балканских разочарований отвратила лицо свое от Ближш Востока к Дальнему, султан Абдул-Гамид поспешил па зорить и опустошить турецкую Армению как обязатель ную станцию и оплот русских походов, прошедших & будущих. Ослепленная паиславистическим идеалом На московский лад, увлеченная русификацией, напуганная призраками «всемирной социальной революции», обма- нутая подозрениями сепаратических вожделений русская бюрократическая дипломатия не хотела понять, что вырезав 300 000 армян в Сасуне и десяткц тысяч вообще по Малой Азии, султан Абд^л-Гамид, в сущности, уничтожил почти полумиллионный русский авангард—и если не навсегда, то на десятки лет лишил наше отечест' во любви и доверия трехмиллионного населения, чьи симпатии создавали нам столько преимущества на театре малоазиатских войн. Победоносность русских наступательных войн значительно обусловливалась тем обстоятельством, что русские армии двигались на неприятеля по дружественным территориям — землями приду, найских славян, землями армян; даже при усмирении польского мятежа русские войска имели за себя этот козырь в крестьянстве, благодарном за 19 февраля30. Японская война — едва ли не первый наш опыт войны на территории, к нам недоброжелательной, и несомненно, что и это важное условие не следует забывать в числе множества других причин, объясняющих трагические разгромы русских армий в Маньчжурии. Вырезывая армян, Абдул-Гамид вырезывал русскую силу, русские симпатии. Девяностые годы создали нам Маньчжурию в турецкой Армении. А кн. Голицын приложил старания, чтобы в Маньчжурию обратилась и Армения русского Закавказья: страна с мирным населением, доведенным до отчаяния своим внезапным бесправием, и наводненная шайками мусульманских хунхузов!31.

За политику русификации Кавказ заплатил уже гибелью одного из важнейших национальных сокровищ России бакинского нефтяного промысла32. И —кто знает,—не есть ли это только начало расплаты? Сегодня, когда я пишу эти строки, пришедшие русские газеты рассказывают, что татары — полные хозяева Баку, не сдаются на мирные условия и заявляют властям, чт0 против русских они ничего не имеют, но армян не желают: пусть армяне уходят из края, куда им угодно, есл Ц хотят новой и новой резни! А резня, конечно, всег да будет победоносна для татар, потому что они отлично вооружены, а в руках армянина оружие самозащиты рассматривается русскою администарцией как символ сепаратического бунта и революционных замыслов. Итак, Баку — этот восточный ключ к преобладанию на Кавказе, на завоевание которого соединенные культуры трех христианских народов — русского, грузинского и армянского — истратили столько усилий,— фактически снова в мусульманских руках, и татарская анархия ставит ультиматумы русской власти!

А, впрочем, я сомневаюсь, удачна ли эта терминология—«татарская анархия», столь частая теперь в русской печати. Она несомненно хорошо определяет длящийся хаос неурядицы, кровью и пламенем опустошающей несчастный край. Но хаос этот — лишь анархическое следствие причин, может быть, совсем не анархических, но и очень строго управляемых и тщательно направляемых. Эти слова мои — отнюдь не намек на мрачные слухи, нашедшие громкий отклик не только в заграничной печати, но и в прогрессивных русских органах, будто бакинские трагедии были сознательно благословлены к бытию враждебною армянам кавказскою администрацией. О таких возможностях надо говорить или подробно, или не говорить ничего. Я имею в виду причины не внутренние, но внешние; ту правильную па- нисламическую агитацию из-за турецкого рубежа, которая, прервав временно палачествовать у себя дома,— оно ведь можно и погодить немножко после того, как в виде острастки курдами вырезано 10 проц. армянского населения! — перебралась палачествовать к нам губя и разоряя тот спасительный резерв, каким в глазах султана Абдул-Гамида всегда являлись и действительно были Аля Армении турецкой армянские полосы русского Закавказья. Эта же мрачная, фанатическая агитация не только не анархична, напротив, может назваться образ- Дом дисциплины, что подтверждали все случайно выплывавшие на свежую воду факты ее вроде пресловутого ОДизаветпольского заговора, обнаруженного в 1899 году.

Я, автор этой статьи,— не только не враг Ислама, как огут обобщить охочие люди из моих предостережет Щ против опасностей панисламического союза, но, )от, мне случалось не раз печатно вступаться, именем справедливости и человечности, за права мусульманских инородцев России, попранные администра. тивным усердием получше угодить требованям русификации. Мне даже пришлось однажды быть судимым за резкую печатную защиту татарского бека, адвоката человека с университетским образованием, которого уездный начальник, желая избавиться от свидетеля й обличителя своих весьма некрасивых делишек, подвел было под уголовщину, как притонодержателя разбойников. За Волгою, в Сибири, на Кавказе, в Турции —всюду имел я мусульман-друзей. Ко многим из них я на всю жизнь полон глубокого уважения, потому что искренней, вдумчивой и чуткой гуманности этих учеников Магомета может позавидовать большинство из именующих себя христианами. Тем более уверен я в искуст- венном происхождении закавказской неурядицы, что видел собственными глазами слишком много примеров совершенно мирного и безопасного соседства мусульман с христианами — всюду, где они предоставлены самим себе устраиваться между собою во взаимных отношениях, где не дышит к ним внешнею бурею чей-либо религиозный или политический фанатизм. Умела же Болгария устроить своих мусульман так, что они и равноправны христианам и совсем не угроза христианскому населению. Да и тот Кавказ, что залит теперь кровью и пылает пожарами, давно ли он был самою мирною из русских окраин? Давйо ли инородческие настроения Закавказья так мало зависели от религиозной розни, что — уж если было между кем ждать обострений, то между христианами же: грузинами и армянами,— о татарах тогда никто и не думал. Сейчас на Кавказе нельзя шага сделать без конвоя,— платят по 10 р. каждому казаку, чтобы проводил приезжего через город от вокзала до дома, а одинокий или слабо конвоированный выезд за городскую черту считается безрассудством, чуть ли не равным попытке к самоубийству. А в 1889 году я, один-одинешенек, без всякого оружия, прошел Кавказ пешком, то и дело уходя от битых трактов в недра мусульманских аулов, я всюду встречал самое ласковое и бережное гостеприимство, и мне даже в голову не приходило, что я рискую какою-либо опасностью,— настолько был мирен Кавказ, настолько не было опасности! За какие-нибудь пятнадцать лет край переродился, попятился до нравов, котобыли анахронизмом даже по времена Лермонтова, Р рЬ1Х не найти и в пушкинском «Путешествии в Арз- ру»Ы Мы снова в веке «оказии» и «чеченца, ходящего

за рекойэ!

Турецкая политическая пропаганда панисламизма, в которой религиозный фанатизм не цель, но только орудие струится в Закавказье из Константинополя через Малую Азию непрерывным током уже очень давно. Собственно говоря, с тем или другим названием, она всегда шевелилась под пеплом — с тех пор, как падение Гуяи- ба31 сделало русских совершенными и окончательными владыками перешейка34. Она создала массовую черкесскую эмиграцию, будила бунты в Абхазии, брожения в Чечне, за нее тысячи ингушей заплатили переселением в Сибирь—на верную смерть от чахотки. Но если русское управление Кавказом в шестидесятых и семидесятых годах не было чуждо частных ошибок, может быть, и крупных, то во всяком случае общий принцип руководившей ими терпимости национальной и религиозной выгодно отличал его от всех маленьких феодальных правлений, вразброс пережитых Кавказом до русского завоевания, что панисламическая пропаганда не могла пустить глубоких корней в его почву, как сила полити-ческая. Религиозные фанатики Ислама уходили в Турцию, умеренный элемент спокойно оставался дома, находя, что вера верою, а жизнь жизнью и что раз русское правительство веры не тревожит, то жить в стране, хоть сколько-нибудь подзаконной, гораздо выгоднее и приятнее, чем под гнетом беззаконного деспотизма, который — как это именно черкесская эмиграция испытала в Турции—окупает свое гостеприимство вербовкою покровительствуемых в шайки официального разбоя. С первыми влияниями русификаторских тенденций русская администрация на Кавказе, совершенно изменив прежней тактике, стала нащупывать капризную и сомнительную систему национального фаворитизма. Были в чести армяне—в подозрении грузины. Вошли в честь грузины — началось гонение на армян. Пока не разочаровались в тех и других, держали в черном теле мусульманских инородцев и было время, что татары могли по праву называть себя несчастнейшими из кавказских подданных России. Оказались «неблагонадежными» армяне и не столь «благонадежными», как желала бюрократия, грузины,—давайте ласкать татар! Именно в этом  волшебных изменений милого лица»35, под шум этих капризных проб эгоистического бюрократизма, откровенно показывавшего ровно всем народностям, что они для него существуют, а не он для них, и которая более раб-ски ему придется, та и будет возложена на лоно — именно тогда-то и выросли, как отражения правитель- ственных симпатий и антипатий, грузинское безразличие к России, армянское отчаяние и кавказские успехи па- нисламической политики Абдул-Гамида. Вооружая суровые меры против закавказских армян, русская бюрократия опять, сверх своего ожидания, оказалась в внезапном союзе с турками — очень выгодном для султана, но самоубийственном для русского дела в Малой Азии. Что происходит сейчас на Кавказе — вода на мельницу султана. И мы собственными руками заботимся о том,,чтобы вражеская хорошо работала, забывая, что, если она разойдется, как мечтает о том Абдул-Гамид, то ей не трудно будет смолоть понемножку и Карсскую область и —вверх по Закавказью — хоть по самый Ахалцихе!

Победоносная русская армия бессильно стояла у врат Константинополя. Разбитая наголову русская дипломатия бессильно заседала на Берлинском конгрессе. Побежденный победитель в Зимнем дворце грустно подсчитывал убытки и тягости, принятые Россией в сверхсильной и не вознагражденной результатами войне. Окруженный тучами внутренней грозы, он провидел огромную, вынужденную паузу в той наступательной политике Ближнего Востока, которая, начиная с Петра Великого, и даже по апокрифическому его завещанию, считалась два века необходимою и естественною задачею империи: задачею историческою, религиозною, национальною и династическою. Победивший побежденный молодой султан Абдул-Гамид в Ильдиз-Киоске весело потирал свои изящные, узкие, мягкие и 0елые, как у женщины, руки и думал про себя:

— Дешево отделались!

Действительно, отделаться дешевле               нельзя.

Ампутация Болгарии с коварным сочленением от нее Македонии была щедро оплачен